Правление старост

    Таким образом и Гомель, принадлежа по праву литовцам, фактически оказался под влиянием польских властей, законов и государственного строя.

    Через месяц, по взятии Гомеля, король поручил князю Радзивиллу наложить на гомелян мыто и дани, по своему усмотрению; а 21 сентября подписал грамоту о назначении в Гомель державцей, по ходатайству князя. Радзивилла, князя Александра Андреевича Каширского, временно, до его воли господарской, и без права собирать в свою пользу дань денежную и медовую, бобрами и куницами, так как она шла в королевскую казну(см.).

    Князь Каширский недолго считался державцей: через 8 месяцев его сменил князь Василий Юрьевич Толочинский, а Толочинского в свою очередь через несколько лет заместил Ян Дорошкевич, присланный откуда-то из Польши(см.).

    Он вскоре невзлюбил русских священников, отнял у них пожалованные еще князем Семеном земли и насильно отобрал добытые ими из своих бортных деревьев десять пудов меду; кроме того, чинил кривды и утиски великие крестьянам, жившим в Севастьяновщине и Богдановщине, вводил новины и децких своих до них всылал. Священники ездили в Вильну с жалобой на него великому князю, и тот прислал грамоту с запрещением обижать их(см.).

    По смерти Дорошкевича державцей был Ян Хрщонович. При нем один гомелянин, какой-то Полозович, убежал за рубеж и оттуда стал нападать на литовских подданных, делая им великие шкоды и злодейства. Но в том же году и из Гомеля ходили, по-видимому, слуги державцы, на черниговскую дорогу и многих людей пограбили, а иных до смерти побили.

    Вскоре Хрщонович, как и предшественник его, стал стеснять православное духовенство в его правах. Оно жаловалось новому великому князю и получило вторую грамоту с подтверждением земельных прав, дарованных князем Семеном. "Они били намъ челомъ, - писал великий князь, - прося у насъ грамоты и обороны отъ тебя: ты чинишь имъ кривды и новизны и препятствуешь имъ ездить въ ихъ же собственные владения, приказывая собирать тамъ подати въ свою пользу... Повелеваемъ тебе не вступаться въ ихъ собственность и не мешать имъ ездить для сбора доходовъ къ крестьянамъ, живущимъ на ихъ земляхъ. Обороняй ихъ во всемъ согласно грамотамъ князя Семена Можайскаго и бери съ техъ крестьянъ только такие повинности, которые указаны"(см.).

    6 сентября 1547 г. Гомель с волостью был пожалован в награду важному сановнику королевскому писарю Оникею Горностаю. Новый державца или староста мало входил в местные дела; при нем гомельский гарнизон во главе с хорунжим Ржевским ходил грабить пограничные московские села и в селе Микуличах награбил на 1200 руб. коней татарских и кобыл и меринов и животных рогатых, и саадаков и сабель и рогатин и седел и меду и воску топленого и платья всякого и рухляди; примеру Ржевского следовали не менее предприимчивые грабители: Мартинко Сухарь, Мартинко Бобровенок, Митька Пацутин и др., открыто разбойничавшие на границе, снимавшие с церквей колокола, угонявшие скот и выдиравшие пчел, главное богатство того времени(см.).

    Из последующих старост известны пан Коленицкий, литовский вельможа Тышкевич и Михайло Мышка-Варховский(см.).

    При старосте Тышкевиче было составлено чрезвычайно любопытное и единственное в своем роде описание Гомельского замка с его укреплениями и боевыми запасами, города и всех сел Гомельской волости с указанием получаемых, от них доходов; по первые части этой описи, к сожалению, бесследно затеряны, последняя же сохранилась. Из нее видно, что к Гомелю в конце 16 века были приписаны села: Романовичи, Добруша, Демьяновичи, Березцы, Тростин, Корма, сельцо боярское Кузьминичи, Головинцы, Даниловичи, Лагуновичи, Прибытковичи, Марковичи, Терешковичи, Дятловичи, Носовичи, Утье, Юрковичи, Озаричи, сельцо боярское Рыловичи, сельцо боярское Вага, сельцо боярское Севруки, сельцо боярское Слобода, Бобовичи, Волковичи, Телеши, Тереничи, Губичи, Бацуны, Морозовичи, Пиреевичи, Кошелево, Уваровичи, Данилковичи, Новоселки, Волотова и Плесо. В волости насчитывалось 202 дыма или подворных владения; они составляли 88 "служб". С каждой службы бралось подати в королевскую казну по 50 грошей, по "1 бочки жита ровной, без верха и не трясеной", по 1 бочки овса, по 4 пенязя с воза сена, за езовщину по 6 грошей, за мед и за отвоз его по 25 грошей с пятерного пуда, кроме того отдельные подати брались за ловы рыбные, бобровые, звериные и птичьи. Державце полагалось собирать в собственную пользу с каждой службы по 6 грошей, по два воза сена (каждый ценою в 3 гроша), по 2 воза дров, полбочки жита и столько же овса, но самый большой доход державце поступал от судебных пошлин, от замковой мельницы на реке Уза и от корчмы. С одного Гомеля в королевскую казну шла 141 копа 20 грошей 22/3 пенязя деньгами, не считая больших доходов натурою, и с волости 304 копы 16 гр. 9 пенязей(см.). В привилегированном положении относительно податей находились крупные земельные собственники, называвшиеся в Гомельском старостве боярами; этим титулом пользовались не только потомки бояр, пожалованных, например, можайскими князьями, но и вообще зажиточные землевладельцы. Из числа таких бояр самыми видными были Левон Григорович Волк, Лев Шарында, Милько Охремович, Белко Кожемячин, Василий и Андрей Халецкие, Исай и Павел Харковичи, Сидор Коноплицкий, Иван Фащ, Иван и Нечай Хомиры.

    Однако влияние этих бояр уже не переходило из их поместий за городскую черту, как было прежде.

    После них выдающимися собственниками были священники 3 гомельских церквей: настоятель замковой церкви св. Николая о. Семен, пользовавшийся Шиншатуровской землей близ Добруша, Песоцкой близ с. Утья и Колбасовщиной при с. Старом; настоятель Спасской церкви о. Иерофей Иванович - землей близ Дятлович, островом Мильчицким, Михалевщиной и Моходовщиной; свящ. Троицкой церкви Федор Иванович селом Плесом, данным на придел св. Онуфрия, и диакон той же церкви Григорий Лукьянович - Михалевской близ Романович и Бушмановской у Лагунович. Хорошо обеспеченное духовенство имело большое влияние среди православного населения.

    Новые старосты систематически насаждали польское землевладение путем раздачи полковникам, ротмистрам и хорунжим гомельского замкового гарнизона земель с закрепощенными крестьянами; короли жаловали угодья прочим шляхтичам "в кормленье" наградою за службу(см.).

    Из года в год численность польского населения в Гомельском старостве прибавлялась, положение его упрочивалось и польское господство усиливалось.

    Замок наполнился пушкарями, жолнерами, гусарами, разноплеменными и разноязычными. За шляхетством и военными пришли еврен-шинкари, маркитанты, перекупни, факторы, и политическое закрепощение гомелян повелось рука об руку с экономическим порабощением их.

    Особенно много в этом направлении было сделано Богданом, Андреем и Павлом Сапегой, которые около 50 лет считались Гомельскими старостами, преемственно наследуя его один за другим. Последние два до крайности увлекались идеей о совращении в католичество православных, живших в зависимости от них; (в то время этой мыслью, как известно, было охвачено все польское общество.) Но так как православные добровольно не изменяли своей религии, то, по обычаю того грубого века, их принуждали к этому угрозами, побоями, тюрьмами, конфискациями и прочими насилиями, а для тех, кто затруднялся принять сразу католичество, изобрели облегченный переход, так называемую, унию.

    Много гонений и неприятностей натерпелись гомеляне от проповедников этой унии; в 1621 году известный гонитель православных Иосафат Кунцевич отнял даже у них церковь во имя св. Николая, которую они не могли отстоять только потому, что она находилась не в городе, а в замке, куда доступ для них был затруднен(см.).

    Преследования за веру, продолжавшиеся при Александре Служке и сыне его Сигизмунде, разжигали в гомелянах ненависть к Польше и они с тайной надеждой уже смотрели на своих черниговских и стародубских соседей, ожидая от них освобождения(см.). Гетман вольнолюбивого казачества Богдан Хмельницкий ободрял гомелян своими письмами и, наконец, начал свою знаменитую борьбу в защиту религии и русской национальности.

    Еще в 1648 г. посылал он на Гомель полковника Шеболтасная с 6 сотнями казаков из Мены и Богдана Щебоченка с 3 сотнями из Новгорода-Северска. Гомельские поляки в тревоге заперлись в замке, но Шеболтаснай, немного не дойдя до Гомеля, был отозван назад(см.).

    Господство казаков

    Весной 1049 года полковник Небаба с 2500 казаками и с гомельскими крестьянами появился под Гомелем в самый канун Пасхи, в страстную субботу, и при содействии самих горожан овладел им; произошла страшная резня, казаки мстили беспощадно: погибло много поляков и, как говорят, до 1500 евреев. Казаки говорили польским властям: "хотя бы Хмельницкий и хотелъ помириться, да не можетъ: чернь до того рассвирепела, что решилась или истребить шляхту или погибнуть".

    Однако Небаба недолго продержался в Гомеле, так как Пац и Волович, а потом Литовский гетман князь Ян Радзивилл принудили его уйти на левый берег Сожа(см.).

    Поляки снова укрепили замок, наполнили погреба порохом, по стенам поставили пушки и ввели наемные отряды венгерской и немецкой пехоты да хоругвь (роту) татар, но с бестактной политикой не расстались.

    Тем временем казаки во главе с своим гетманом отложились от Польши и присоединились к Московскому государству, а Богдан Хмельницкий упросил царя прийти на помощь и тем русским, которые остались пока под властью короля. Вслед за этим казаки и московские войска с двух сторон вступили в королевские земли. Из Новгорода-Северска пошел на Гомель шурин Хмельницкого, наказной атаман Иван Золотаренко, предшествуемый молвой будто с ним 40 и даже 100 тысяч, хотя на самом деле. он не имел и 20 тысяч (июнь 1654 г.).

    Польский гарнизон спешил укрыться за замковыми укреплениями, и 20 июня ему открылось зрелище, как несколько тысяч казаков подъезжали и подходили к городу, как Золотаренко и Петр Забелло расставляли пушки вокруг замка по улицам и по окрестным холмам, и как все готовились к первому приступу. Но через день к осаждающим приехал боярин князь Александр Никитич Трубецкой и не велел приступаться к замку, опасаясь большого урона. После этого рвение казаков охладило, и большая часть их, не торопясь с окончанием осады, разошлась загонами жечь замки Речицу, Злобин (Жлобин), Рогачев, Горваль и Стрешин, чинившие им прежде много шкоды, а Золотаренко остался с прочими донимать осажденных голодом, безводьем и пушечной пальбой.

    Взятые Золотаренкой "языки" показывали, что в Гомеле заперлись не 2000 человек, как он первоначально думал, а только 700, и что среди них находились староста Рудский, хорунжий князь Жижемский, полковник Бобровницкий и командир наемного отряда из немцев некий Михаил Сверской. Золотаренко посылал им письма, от имени царя и гетмана приглашая их сдаться, но те в ответ высылали казакам увещания снять осаду и песьми своими губами нарушали достоинство царского величества.

    14 июля в лагерь приезжал царский подьячий Яков Портомоин передать грамоту с известием об успехах московского оружия и осмотреть, как ведется осада; ему все показали и он уехал обратно.

    26 июля прискакали царские гонцы Иван Кровков, Григорий Куракин, Ларион Алексеев и др. с грамотой, чтобы Золотаренко, оставив Гомель, скорее шел на помощь царским войскам; но наказной атаман упорствовал, послал своего брата Василия Никифоровича, Ивана Нестеренко и Петра Забелло с 1000 казаков, а сам продолжал осаду. По словам одного польского автора, он велел встащить несколько пушек на колокольню Спасской церкви и оттуда стал стрелять но замку, чем нанес страшный урон литовцам. Положение гарнизона ухудшилось еще от того, что казаки отрезали подвоз провианта и спуск к Сожу за водой(см.).

    Томимые голодом и жаждой осажденные в конце восьмой недели решили сдаться на великодушие победителя и 13 августа объявили об этом Золотаренке. Он предложил им принести присягу верноподданически служить царю Алексею Михайловичу. Когда поляки и немцы исполнили это, каждый по обрядам своей веры, Золотаренко дал всем полную свободу: собранные в Гомеле старшины и челядь присоединились к казакам и участвовали в военных действиях; пехота папа Гедройца, рота татар и венгерская пехота были размещены по куреням; немецкая пехота отправилась на стоянку по деревням, а командир ее перешел на службу к царю. Лукавые Рудский и Жижемский приятельски сблизились с Золотаренкой и некоторое время сопровождали его в дальнейшем походе к Чечерску, но потом опять передались к своим в Быхов. Несколько поляков и некто Фащ были отосланы к царю; царь Алексей Михайлович, как рассказывали, пожаловал казакам на память об осаде Гомеля небольшие золотые медали, прозванные "золотыми копейками"(см.).

    Гомель снова принадлежал Московскому государству, и русская часть его населения свободнее вздохнула, когда пронесся царский указ: унеятом не быть, жидам не быть и жития никакого не иметь.

    Казаки господствовали над всей Белоруссией, преемник Золотаренка Иван Нечай гордился титулом "полковника Гомельского", царь Алексий Михайлович жил в литовской столице Вильне, и одно время успех русских казался везде обеспеченным; по тут среди казаков образовалась бунтовавшая партия, погубившая все надежды.

    От ее захватов Гомель оберегался сперва Черниговским и Чаадаевым полком, а потом Заватцким и Рославченком с задисненскими сотнями. Наконец, Василий Золотаренко, брат покой наго атамана и сам нежинский полковник, будучи в Москве выпросил у царя Гомель в награду за свою верную службу и для обережения от врагов. Царь милостиво пожаловал "Гомель с волостью и с уездом и всеми угодьями ему, его жене и наследникам"(см.). Это пожалование состоялось в марте 1661 года, но осуществиться уже не могло, так как замком завладел изменник некий Мурашка.

    Новый правитель был типичным сыном буйного и своевольного 17 века; полуказак, полуполяк, он не знал высшего закона, как собственная его шашка, и обманывая обе стороны, к удивлению, сумел продержаться в Гомеле более 10 лет; его товарищи набирались из всякого сброда и были такими же головорезами, как и сам он. С этим сбродом Мурашка почти каждый год вторгался в глубь Малороссии и, после грабежей и убийств, безнаказанно возвращался домой.

    В феврале 1663 года он предпринял большой набег на город Севск, распустив слух, что с ним 100 тысяч войска. Золотаренко и другие полковники вышли навстречу, и Мурашка, обескураженный раскрытием своего замысла, ушел ни с чем. Зимою 1664 года накануне нового года он нагрянул на села и деревни под Новгородом-Сверским, разграбил и сжег их, крестьян частью перебил, частью увел в плен и поспешил укрыться за неприступными стенами своего замка. Через 4 месяца после этой удачи, Мурашка с 400 конных и пеших поляков повторил набег на Стародуб, но, подойдя к нему 6 мая и увидав, что жители приготовились обороняться, ушел. Однако на полдороге остановился и послал хорунжаго Ремишевского с 80 человеками взять "языков". Тут на него напал подошедший из Чернигова полковник Демка Многогрешный и разгромил его. Мурашка спасся только благодаря случаю и, истекая кровью, едва-едва добрел до Гомеля(см.).

    Между тем как он медленно залечивал свои раны, день ото дня возрастала общая ненависть к нему.

    "Какъ голодный волкъ, докучаетъ насъ своими нападениями этотъ злохитренный Мурашка, - говорили о нем казаки,- дай-то намъ, Боже, изловить этого волка!"

    По весне следующего года подошли к Гомелю с разных концов тысячи конных и пеших казаков. Из Стародуба пришел полковник Леско Острянин, из Чернигова Демка Игнатов с целым полком; поднялись Иван Щербина и Матвей Винтовка с добровольцами; к ним примкнули запорожские удальцы и союзники из Валахии бряцлавский полковник Димитрашка Райг с полком волохской конницы. Стали обозом вокруг города, окружили замок окопами, подвели шанцы и решили морить голодом злохитренного волка Мурашку. Хитрец выслал для переговоров своего товарища Черняка Нормонтовича и местного протопопа, рассчитывая затянуть время и дождаться помощи, но казаки задержали их и не отпустили к нему.

    Думая, что известие о казацком походе будет сочувственно встречено в Москве, гетман Брюховецкий писал: "Уведомляю, какъ Господь Гомлемъ поблагословитъ", но ему прислали в ответ суровый указ: "отъ Гомля отступить и зачепокъ ни въ чемъ не чинить", чтобы не нарушать условий перемирая.

    Казаки немедленно отпустили протопопа и "языков", и пошли, кто по домам, кто на защиту от крымцев; один Винтовка грозил вновь показаться под Гомелем (1666).

    Но никто так не жалел о неудачи казаков, как сами гомеляне. Правление Мурашки довело их до того, что многие стали выселяться на Украйну, а оставшиеся в городке в количестве около сотни дворов то и дело увещевали казаков выбить из замка гарнизон и не раз "со слезами просили милости у великого государя и к гетману присылали, чтобы великий государь указал город Гомель и их всех принять под свою царского величества высокодержавную руку в вечное подданство"(см.).

    В 1672 году новый гетман Демьян Игнатович (упоминавшейся выше полковник Демка) убеждал московского государя милосердуя о стародавних заслугах войска запорожского принять Гомель в свое подданство, в виду того, что малороссийским жителям и всей Украйне бывает от него великое утеснение: "едва наступитъ война на Украйне, - говорил он, - какъ поляки посадятъ в Гомель человек со 100 своихъ, и они не пропустятъ ни единого человека ни къ Стародубу, ни к Чернигову, а нигде миновать этого Гомеля нельзя, и великая беда отъ него, отъ Гомеля, чинится. Если бъ государь приказалъ взять его, мы бы завоевали его, и вся Украйна успокоилась бы. Сами гомеляне къ намъ просятся, а какъ гетману не принять Гомля: войско запорожское никого не отгоняетъ". Но из Москвы постоянно отвечали, что нельзя брать Гомеля, так как это запрещено в перемирных грамотах.

    Гетман даже предлагал такой план: захватить на время Гомель и заселить его казаками с левого берега Сожа, которые уж ни в коем случай не пропустят поляков; с этою целью он посылал к нему, на свой страх и риск, своего брата с кошевой пехотой, но из Москвы повторились те же запрещения - и гетман уступил.

    А тем временем и Мурашка оказался безвреден: покинув Гомель в руки поляков, он раскаялся, просил принять его в русское подданство и отправить на войну с турками; его отпустили туда, и через год бывший гомельский правитель кончил на чужбине свою беспокойную жизнь(см.).

    Последние сто лет польской власти

    Еще в 1670 году для привлечения гомелян на свою сторону король даль им привиллегию на нестеснение торговли и беспошлинный провоз товаров. Но едва брожение умов успокоилось, как с ними начала обращаться по-прежнему, и администрация таможен нарушила ее(см.).

    Преемники Мурашки не предпринимали набегов, но зато всецело занялись внутренней борьбой: позабыв уроки прошлого, они угнетали всех, кто не принадлежал к польской национальности и католической религии, вели борьбу против массы народа и, стало быть, против самих себя. Последствия ее были такие, как и полвека перед тем. Стоило казакам в 1684 году при гетмане Самойловиче появиться под Гомелем, как все гомельские села на левом берегу Сожа отпали от Польши и присоединились к ним.

    Спустя 25 лет в войну с шведами русское население усердно помогало князю Меншикову, проходившему через Гомель после победы над генералом Левенгауфом, предполагая, что царь Петр I присоединить их к своему единоверному государству; и хотя надежды гомелян оказались преждевременными, тем не менее они уже смотрели на него, как на своего заступника(см.).

    Вскоре после этого, всесильная мачеха местного старосты Красинского, по чьим-то проискам, стала принуждать православных к принятию ненавистной уши, а когда православные оказали единодушное сопротивление, то фантастически настроенная старостиха изгнала из Гомеля православного протоиерея, захватила со своими слугами соборную церковь св. Николая и завладела серебряною утварью и церковными вещами. Совершив одно насилие, она "стала принуждать людей благочестивых к унии побоями и разными мучениями" и уже готовилась отнять Спасскую и Троицкую церковь (1717 г.).

    Тогда православные спешили принести на нее жалобу, но не в Варшаву и не к своему королю, у которого нельзя было добиться правосудия, а в Петербург царю Петру I. Царь вступился за них и велел представить королю мемориал с приглашением прекратить подобные несправедливости, предупреждая, что "продолжение подобных гонений на православных может подать повод и причину к неприятным последствиям" (1720). Одновременно с этим белорусский епископ доказывал королевскою грамотой, что церковь св. Николая принадлежит православным, то же говорили под присягой шляхта и мещане, но - следствие по этому делу вел ксенз Анкуда Антипатренский, а судьею был бискуп виленский, и православные не получили никакого удовлетворения.

    Так как церковь оставалась в руках униатов, то православные задумали построить новую каменную церковь по привиллегии от князей Нейбургских. Этому воспротивилась личность официально не властная, фактически сильная - местный ксенз, духовник Красинских; постройка, к огорчению православных, не состоялась.

    В 1737 году сгорели все православные церкви. На беду, за этим горем последовало еще больше. Присланный для проповедания унии иезуит Рушицкий употребил все усилия, чтобы остановить постройку новых церквей и, так как ему сочувствовал староста Гомельский, князь Чарторыжский, то православные на много лет остались без храмов. Земли, принадлежавшие Троицкой церкви, были захвачены Рушицким. Церкви в окрестностях одна за другой отнимались в унию; Шерстинская, Радовская, Варооломеевская и Новоселковская были насильно взяты в самый праздник св. Петра и Павла в 1737 г., а в следующем году была отнята церковь в Хальче; под городом в Прудке церковь сгорела, и новую запретили строить и т. д.

    По поводу этих гонений православный архиепископ обращался к русскому правительству, прося заступничества. "Гомель есть вотчина князей Чарторыжскихъ, - писал он, - изъ этого следуетъ, что и этотъ остатокъ епархии весь перейдетъ въ унию. И если только всемогущая Poccийская держава не поможетъ здешнимъ православнымъ, то очень можетъ быть, вскоре здесь и не къ чему и не на что будетъ содержать православного епископа..." С ним одинаково думала и его паства. Как она ослабела, и как усилилась проповедь унии и католицизма, можно судить по тому, что за одни 9 лет с 1734 г. по 1743 г. у русских было отнято 128 храмов, и за короткий срок 140 дворянских фамилий в Литве приняли католичество(см.).

    То, что делалось в Гомеле, представляло еще слабую степень давления, и трудно себе представить, до чего бы оно дошло, если бы сама Польша не ослабила. Но последние дни ее уже были сочтены и она быстро клонилась к упадку.

    Последним старостою был князь Михаил Чарторыжский "князь на Клевани и Жукове, канцлер коронный Литовский", человек любивший магнатскую пышность и до крайности преданный духу нетерпимости. Он получал с Гомеля и волости огромные доходы: одной так называемой кварты в казну взималось (до 1772 г.) 20752 злотых или в 5 раз больше, чем с соседней Речицы и в 4 раза, чем с Рогачева, и 3832 злотых гиберны (злот равнялся 60 копеек того времени). Чарторыжский (по-белорусски Чарторыйскiй) построил новый крепкий дубовый замок с бойницами, углубил рвы и на валах поставил деревянные стены или палисады с подъемными мостами. Для католиков он соорудил новый деревянный костел и сильно поддерживал униатов. Приход к Гомельскому костелу считался очень богатым, и в 1768 году сюда был назначен ксензом один из замечательнейших проповедников того времени Станислав Богуш-Сестренцевич, гуманный и образованный человек, переводчик сочинений Мекэнзи "О здоровье", и впоследствии вице-президент Имп. Академии Наук; но вскоре его заменил другой. В конце своей жизни Чарторыжский восстал против короля и польского сената за издание ими закона о веротерпимости к диссидентам (т. е. некатоликам) и организовал мятежную конфедерацию, но не имел успеха и решился бежать заграницу; кроме богатств, им были увезены важные документы касательно Гомеля, царские и королевские грамоты и пр(см.).

    Уже давно Польша стремилась к гибели: войска и отдельные паны захватывали целые области, нападали друг на друга, вели травлю на русских, немцев и евреев, на православных, лютеран и кальвинистов; король усмирял своевольных панов при помощи иноземных войск; в стране не существовало ни администрации, ни правосудия. Призываемые бессильным правительством русские, австрийские и прусские генералы ходили с войсками по польским владениям, восстановляя везде порядок.

    Наконец, угнетаемая часть населения стала просить соседние правительства избавить ее от польской власти, что те, по предложению Фридриха II, и сделали.

    В 1772 г. императрица Екатерина II присоединила к России Белоруссию, а в ней и Гомель.

    230-летнее литовско-польское владычество кончилось для него.

    Переселение старообрядцев

    Еще в начале 18 века при Петре I и его преемниках в Гомельскую волость через рубеж стали переходить русские-калужане, орловцы и тверяне, искавшие свободного отправления богослужения по старопечатным книгам и привлеченные в здешний край молвой о непроходимости лесов, об отсутствии двойных налогов, рекрутчины и паспортов и о полной готовности панов уступать им землю.

    Все это было верно. Движимые своекорыстными и отчасти политическими соображениями гомельские старосты Василий Красинский, а затем его преемники Фома и Николай Красинские не останавливали этого массового переселения. Великорусские выходцы расходились по всей волости, занимали все понравившиеся им лужайки и пролески, строили около источников келлии и небольшие монастырки и основывали поселки, презрительно сторонясь от местных жителей и братски поддерживая друг друга. Старостам и панам они вполне исправно платили за землю, требуя одного, чтобы те не вмешивались в их дела. Благодаря этому, старообрядцы составили особый мирок, чуждавшийся местных нужд и живили собственными интересами. Один из их поселков незаметно вырос под самым Гомелем в полуверсте от замка и вскоре обратился в Спасову слободу (т. е. свободную общину), насчитывавшую до сотни дворов.

    Гомельские старообрядцы соперничали зажиточностью даже с соседними ветковцами, у которых тогда был собственный епископ Епифаний, и выстроили у себя церковь во имя Преображения Господня, во всем подобную ветковской. Стоявшие во главе их попы Иоаким и Матвей убеждали их устроить у себя раскольничью епископскую кафедру и, если ветковцы не отдадут Епифания, то насильно увести его в Гомель. По их советам, гомельские старообрядцы 31 марта 1735 года толпами пошли на Ветку добывать Епифания, но неожиданное вмешательство расстроило их планы.

    Правительство императрицы Анны Иоанновны, пользуясь бессилием Польши, из фискальных соображений приказало полковнику Сытину вступить в польские пределы и вывести обратно в Россию ветковских старообрядцев. Это было исполнено 1 апреля 1735 г.; гомеляне, увидав, что полки Сытина окружают Ветку, спешили по домами, а некоторые из них тут же решили добровольно уйти в Россию: разобрали свою церковь и во главе с Варлаамом Казанским переселились в Клинцы(см.).

    Но с уходом их приток старообрядцев в окрестности Гомеля не ослабевал. Около 1750 г. пришел из Вереи некий Макарий, положивший начало Макарьеву-Терловскому скиту; около того же времени возникли скиты: Филатов в 15 верстах от города; Спасский в предместьи города с игуменом Валаамом; Анфимов, основанный в 1750 году псевдо-епископом Анфимом над Сожом в 10 верстах выше Гомеля, в урочище Боровицы, на месте уцелевшей от 1735 года часовни; в 1760 г. Пахомьев и одновременно Асафов скит, построенный выходцем из Гжатска, старцем Иосафом в урочище Чолнский или Чонский обрыв; первенствующее место среди всех их принадлежало Лаврентьеву, основанному еще в 1735 году калужским выходцем Лаврентием. Недостаток в священнослужителях побуждал гомельских старообрядцев обращаться еще в 1759 г. к Святому Синоду с просьбой о поставлении им епископа по старым книгам, но это было отклонено. Их зажиточность и взаимная поддержка были соблазном к тому, что некоторые из православных и ушатов стали переходить в их согласия, чему, конечно, много способствовало легковерие простодушных белоруссов(см.).

    После присоединения Гомеля к России, старообрядцы нашли себе могущественных покровителей в лице Румянцевых, и их самобытность была надолго обеспечена.

    Гомель при Румянцевых

    Вслед за бегством Чарторыжского, Гомель был конфискован в казну и сделан уездным городом Рогачевской провинции.

    Прошло три года, и Императрица Екатерина II, зная, что здесь есть все для роскошной помещичьей жизни, решила пожаловать его герою Турецкой войны и Кучук-Кайнарджийского мира, только что вернувшемуся из похода, фельдмаршалу Румянцеву. В указ по этому поводу говорилось: "жалуется для увеселения его деревня в 5000 душ в Белоруссии".

    Деревня эта была - Гомель с окрестностями и 293 тысячами десятин земли.

    Когда граф Румянцев-Задунайский приехал сюда, то увидел, что это не деревня, а хорошо укрепленный замок и довольно богатый торговый городок с польским, русским и еврейским населением; но особенно ему понравился замок, в котором он чувствовал себя полуфеодальным владельцем. Так как остававшиеся свободными гомельские мещане были большею частью обращены в крестьянство и подчинены суду и власти своего владельца, то присутствие уездного комиссара и чиновников сделалось до некоторой степени излишним и стеснительным для владельца, а потому, в виду его настояний, возник вопрос о перенесении присутственных мест в другой город. В сенате, от которого зависало решение этого вопроса, было отдано предпочтение созданию нового города.

    По поручению обер-прокурора князя Вяземского, могилевский губернатор Пассек подыскал для него место. Это была опушка казенного леса в 3 верстах от Гомеля и в 1 версте от левого берега Сожа, называвшаяся казенной - Щокотовской дачей и застроенная десятками двумя старообрядческих дворов; от протекавшего невдалеке ручья будущий город был назван Белицею(см.).

    Сюда при новом разделении губернии на уезды в 1777 г. были переведены правление уездного комиссара и уездный суд, а Гомель оставлен частно-владельческим местечком. Так как жителей в Белице насчитывалось очень мало и из них нельзя было составить городского поселения, то по Высочайшему повелению была куплена соседняя деревушка Севруки с 125 душами мужского пола, принадлежавшая г. Устиновичевой и помещикам Хелчевским, и крестьянам было предложено, записавшись в мещанство, переселиться в Белицу; много евреев нахлынуло сюда, едва разнеслась весть об учреждении нового города; за то коренное щокотовское население, к удивлению, стало проситься о перечислении в крестьянство, и Сенат уважил его просьбу.

    Так, искусственными мерами был призван к жизни новый административный центр - меж песков и болот, в низменной местности, в отдалении от реки; он состоял сплошь из избушек и около 30 лет не имел церкви; Духовное Управление помещалось в Гомеле, хотя и называлось белицким. Никто из дворян, живших в Гомеле, не переселился сюда; 2 ярмарки и все торговое оживление остались по-прежнему в поместьи Румянцева. Белице было суждено прозябать: в 1788 г. она не могла отпускать "даже 500 рублей на содержание хотя бы малого училища, по причине малого числа жителей, а оттого и малого дохода"(см.).

    Между тем Гомель обстраивался. Хотя Румянцев бывал в нем только по временам, тем не менее он воздвиг у себя в замке каменный дворец, где жили его сыновья Николай, Сергей и Михаил и управляющие местечком(см.).

    В 1796 г. 8 декабря скончался фельдмаршал, и местечко перешло но наследству к его старшему сыну графу Николаю Петровичу, со вступлением которого в управление для местечка открылась новая эра. Сперва придворный, потом сенатор, главный директор водяных коммуникаций и экспедиции о устроении государственных дорог, министр коммерции, член верховного совета и, наконец, государственный канцлер, он находил среди своих занятий время, чтобы с любовью отнестись к местным нуждам. Его имя памятно в отечественной истории, как деятеля, потрудившегося для благосостояния промышленности, торговли, искусств и народного образования в России, но особенно обязан ему его родной Гомель, которому он отдал свои последние годы, силы, энергию и состояние. О нем можно сказать, что, застав Гомель соломенным, он оставил половину его каменной.

    При нем в 1797 году местечко обогатилось первым собственным рассадником просвещения, скромным по своим целям и средствам, но громким по названию - "гимназией". Гимназия давала своим питомцам, детям обывателей и окрестного духовенства, самые элементарные сведения в русском языке, счислении и каллиграфии, и ее первым учителем был "философ" (воспитанник старшего отделения) Могилевской Духовной Семинарии Феодор Голодковский, ревностно исполнявший свои преподавательские и директорские обязанности. Гимназия неохотно посещалась сыновьями духовенства, так что консистория возложила обязанность наблюдения за отдачей в нее школьников 6-8 летнего возраста на Белицкое Духовное Правление, напоминая, что "Духовное Правление могло и всегда должно понуждать нерадивых отцов к доставлению своих детей в тамошнюю гимназию неупустительно; в противном же случае оштрафуется оное (правление) за таковое упущение вместо тех отцов строжайшим штрафом". Решительный тон указа возымел действие, и гимназия стала наполняться питомцами всех возрастов, но вскоре усвоила исключительно духовный характер и через несколько лет была преобразована в духовное училище(см.).

    После пожара, истребившего большую часть местечка, граф Николай Петрович дал ему новый план и помог обстроиться. Чтобы развить в Гомеле торговлю, он соорудил обширный двухъярусный гостиный двор, по замечанию очевидцев, напоминавший в малом виде Петербургский, и учредил три ярмарки, привлекаемая ежегодно много торговцев; устроил в местечке и в окрестностях его заводы стеклянный, кафельный, для выделки спирта, нефти и фабрики ткацкую и прядильную; ими управляли французы и англичане, их же соотечественники руководили образцовым овцеводством (мериносы и курдюки) и травосеянием; все проезжавшие через Гомель (а он лежал при большой дороге, соединявшей Петербург с Одессой и Киевом; на бойком месте, которое трудно было миновать) находили Румянцевское поместье одним из самых богатых и благоустроенных в империи. В замке были построены 3 дворца: летний в два этажа, зимний четырехэтажный и над самым Сожом так называемый Муро, главною примечательностью которого были картинная галлерея и библиотека; Никольская церковь с небольшим униатским монастырем, разросшимся около нее, была обращена, после присоединения немногочисленных униатов к православию, в дворцовую(см.